Мемуары [Лабиринт] - Вальтер Шелленберг

Гитлер сразу же заподозрил измену и хотел отдать приказ о незамедлительном устранении обоих офицеров. Однако на допросах не удалось получить доказательств преднамеренной государственной измены. Канарису стоило немалых трудов убедить Гитлера в том, что дело здесь в халатности и ни в чем другом.

Вскоре после этого происшествия Гиммлер поздно ночью вызвал меня к себе и приказал срочно составить проект приказа о соблюдении секретности служащими вермахта и всеми гражданскими ведомствами. При этом он говорил так возбужденно, что я не вполне понял, чего он, собственно, хотел. «Вы должны сдать проект приказа через два часа», — добавил он.

Полчаса просидел я за своим столом. Наконец, я разработал следующие два пункта: каждый обязан сохранять в тайне порученные ему задания; каждый вправе знать лишь столько, сколько необходимо для выполнения полученного приказа. Когда я представил Гиммлеру свои наброски, он ворчливо выразил свое недовольство ими и тут же продиктовал проект приказа сам. Позднее этот проект в качестве «приказа № 1» был разослан всем военным и гражданским учреждениям, получивший широкую известность в обществе. Слабые стороны этого приказа проявились очень скоро. При планировании и выполнении задач между различными отделами часто возникали настолько затрудненные отношения, продиктованные страхом, что даже руководители ведомств, работа которых была немыслима без сотрудничества с другими учреждениями, почти не отваживались информировать друг друга. Результатом были бессмысленное дублирование и неудачи. Нередко приказом пользовались в целях маскировки и враждебные Гитлеру круги.

В начале марта 1940 года появилось выражение «Учения на Везере», ознаменовавшее изменения в стратегических планах Гитлера. Этим условным наименованием назывались мероприятия по подготовке к оккупации Дании и Норвегии. Гитлер намеревался таким путем своевременно воспрепятствовать высадке союзного экспедиционного корпуса в северной Норвегии и устранить опасность блокирования поставок железной руды из Швеции в Германию. Успех этой операции зависел здесь больше, чем на других театрах военных действий, от погодных условий, поскольку предполагалось провести крупную переброску войск морским транспортом. Поэтому прежде всего необходимо было организовать надежную метеорологическую службу в соответствующих районах развертывания операции. В связи с этим следовало активизировать тайные связи нашей контрразведки с Норвегией через Гамбург. Филиалы германо-норвежских пароходных компаний и рыболовецких предприятий были полны наших агентов, которые должны были регулярно сообщать сводки погоды, маскируя их под сведения о состоянии курсов на рыбных рынках. Чтобы сохранить в тайне скопления наших войск в прибрежных районах, важнейшие гавани, подъездные автомагистрали, железнодорожное сообщение и гостиницы в прилегающей местности контролировались строжайшим образом. Картина, представившаяся мне тогда на побережье Балтийского моря, напоминала цирк, когда он разбивает свои шатры. Вспоминается, например, Штеттин: кругом царит суета и ругань. Солдаты, разыскивающие свои части, возбужденные интендантские офицеры, поставившие весь город вверх дном, и посреди всего веселые шутки австрийцев — горных егерей. «Добрые венцы» и уроженцы Штирии вообще относились к необходимости соблюдать секретность не совсем серьезно; они смеялись и громко болтали обо всем «происходящем» — мне кажется, не было необходимости в опытных агентах, чтобы разузнать о цели экспедиции. До сих пор для меня остается загадкой, почему вражеская разведка с таким промедлением узнала о подготовке к «Учениям на Везере», в результате чего английский флот с опозданием пришел в Норвегию [14].

На случай, если дело дойдет до военного столкновения, министерство иностранных дел указало на необходимость того, чтобы в нашем распоряжении находились специальные войска для защиты датской королевской семьи. Однако при оккупации Дании не было сделано почти ни одного выстрела, а сопротивление в Норвегии было очень быстро сломлено. Только в Нарвике горные войска генерала Дитля вели тяжелые бои с сильным экспедиционным корпусом союзников.

Приблизительно через три недели меня послали в Стокгольм. В Берлине опасались, не покажется ли шведам, что после оккупации Дании и Норвегии их нейтралитет находится под угрозой. Поэтому я должен был через наши разведывательные каналы передать шведам успокоительные заявления о том, что Германия будет соблюдать нейтралитет Швеции при всех обстоятельствах. Эту неофициальную информацию дополнили заверения министерства иностранных дел, сделанные дипломатическим путем. Тем временем Канарис должен был успокоить соответствующие военные инстанции Швеции. Только позднее из разговора с Гиммлером я узнал, что Гитлер в случае необходимости не посчитался бы со Швецией. Как только Дитль, сражавшийся у Нарвика, вынужден был бы отойти на шведскую территорию, на что он имел полномочия от Гитлера, Швеция, сказал Гиммлер, в любом случае была бы втянута в войну.

Прежде чем перейти к описанию наступления на Западе, я должен еще раз вернуться к операции в Венло. Гитлер приказал мне связаться с министром иностранных дел в целях оценки полученного материала. Когда я явился к Риббентропу, он стоял за своим письменным столом, скрестив руки. Несколько холодно он протянул мне руку. «О чем вы хотите мне сообщить?», — спросил он меня довольно-таки покровительственным тоном. Я разозлился на его вызывающую манеру и начал свой доклад, исполненный неприязни. Он, казалось, заметил это и стал немного любезнее. Он благодушно предложил мне расположиться в небольшом соседнем салоне. По окончании моего доклада он сказал: «Фюрер твердо убежден в том, что материал, полученный в результате операции в Венло, неоспоримо доказывает нарушение Голландией нейтралитета в пользу Великобритании, и он хочет, чтобы об этом был подготовлен соответствующий доклад». После этого он нажал кнопку звонка и в салон вошел помощник статс-секретаря Гаус. Он был одним из ближайших сотрудников Риббентропа, большой специалист в области международного права; не было в министерстве иностранных дел ни одного важного документа, который бы не составлял или не редактировал Гаус. Сейчас Риббентроп попросил его обсудить и далее разработать вместе со мной вопрос о нарушении Голландией нейтралитета. Где-то в начале мая, точно я не могу припомнить день, Гейдрих позвонил мне и срочно потребовал доклад об операции в Венло. Но я не мог в столь короткий срок представить его в готовом виде. Раздраженный Гейдрих вместе со мной принялся править доклад. В этот же вечер он должен был лежать на столе у Гитлера. На следующее утро мне снова надо было явиться к Риббентропу. Я нашел всех его ближайших помощников в тщательно охраняемой комнате, занятых составлением «Меморандума германского имперского правительства Нидерландам и Бельгии». Никто из сотрудников не имел права покидать служебное помещение на Вильгельмштрассе, пока документ не будет готов. После обеда Риббентроп читал в своем рабочем кабинете страницу за страницей этот документ, постоянно при этом вставляя свои замечания об английской разведке. По отношению к англичанам он страдал своего рода «шпионофобией». Каждый англичанин, утверждал он, находящийся за границей, выполняет задания английской разведки. Во всем этом видна была его глубочайшая ненависть к англичанам. Именно Риббентроп внес в завершающий абзац доклада министерства иностранных дел (который был приложен к меморандуму) следующую безвкусную фразу: «Эти важные для понимания работы британских агентов и их преступных устремлений показания британских офицеров разведки явятся основой для последующего открытого судебного процесса, который прольет свет на темные замыслы мракобесов, гомосексуалистов и антиобщественных преступных элементов из так называемой „Сикрет Интеллидженс Сервис“. Гаус и я высказали сомнения. Резким движением руки Риббентроп оборвал все дальнейшие обсуждения и сказал: „Этим британским канальям нужно когда-то все высказать“. После этого мне нужно было получить подписи Гиммлера и министра внутренних дел Фрика. Гиммлер принял меня в своей квартире и внимательно, с недоверием, вчитывался в каждое слово. Дойдя до последних строк, он изумился: „Нужно ли это? Это производит дешевое впечатление“. Он тут же приказал связать его с Риббентропом, долго говорил с ним о том о сем, но когда наконец объяснил подлинную причину своего звонка, уступил министру.

Спешно я отправился в Штарнберг к Фрику, который подписал текст без всяких возражений. Когда Риббентроп получил подписи, он довольно похлопал меня по плечу. Передачу меморандума голландскому и бельгийскому правительствам возложили на статс-секретаря Гауса. Это произошло 9 мая 1940 года.